Вокруг России
Прямая речь
28 АВГУСТА 2015 г.
Алексей Макаркин, политолог, заместитель директора Центра политических технологий:
Создание подобного рода союзов – вполне естественный процесс. Когда представители таких парамилитарных формирований возвращаются, у них возникает желание объединиться. Так бывало в разных странах и в разные эпохи, например, в Сербии, в Хорватии. Везде, где были войны, появлялись такие объединения. Если посмотреть на опыт ещё Первой мировой, ветеранские союзы возникали и во Франции, и в Германии. Причём в Германии они в основном носили реваншистский характер, хотя был и Коммунистический союз красных фронтовиков. А во Франции большинство объединений было крайне консервативным, хотя и в разной степени. Какие-то были откровенно реакционными, какие-то умеренными. В общем, когда люди возвращаются с войны, они создают союзы.
Некоторым исключением тут была Вторая мировая война. Понятно, что в СССР было невозможно создание каких-либо инициативных организаций без прямого указания государства, особенно в этой сфере. Германия и Япония проиграли, им это было прямо запрещено. Но и в западных странах союзы тоже не получили такого большого распространения, как после Первой мировой. Даже во Франции, где было объединение участников Сопротивления, их было меньше. Скорее всего, это было связано с опытом союзов после Первой мировой, которые, как правило, стали оплотом реакции. Обиженные, униженные фронтовики, которые и на стороне победителей, и на стороне проигравших не смогли вписаться в общество, многие не имели никакого серьёзного образования, но на войне успели получить ордена, начать командовать взводом или даже ротой, возвращались – и они уже никто. У них нет профессии, нет работы, зато есть война и сильнейшее раздражение на тех, кто был в тылу. На предпринимателей, которые получали военные прибыли, на политиков, которые только разговаривали, и вообще на всех, кто не был с ними солидарен. И вопрос, кто выиграл, тут не играл ключевую роль.
Но какие есть особенности у конкретно этих союзов? Если Первая мировая война была войной тотальной, в которой участвовали миллионные армии, а всё население страны было к этому в той или иной степени причастно, то, например, от войны в Югославии значительная часть населения просто отгораживалась. Также люди, которые сейчас возвращаются из Донецка и Луганска, возвращаются в ситуацию, когда, с одной стороны, значительная часть населения не против того, чтобы там воевали русские, но с другой стороны — не хочет об этом говорить. Для большинства россиян это неприятная тема, и они не хотят вдаваться в подробности о том, кто там воюет, как, кто их послал. И, понятно, никто не хочет, чтобы на этой войне оказался родственник или близкий человек.
Таким образом, эти люди с войны возвращаются в страну, которая воевать не хочет. Количество желающих присоединять новые территории за последнее полтора года резко уменьшилось. Больше всего их было весной после присоединения Крыма, но потом стало меньше. Люди считают так: «Пускай воюют, это их дело. Может быть, и хорошо, что они там, но это не наша проблема». Поэтому ветеранов, которые приезжают оттуда, тут не встречают как национальных героев.
Второй момент – численность. Она не очень высока. Говорят о нескольких десятках тысяч человек, и представляется, что это много, но если сравнивать это с ветеранами больших войн, то понятно, что это совсем мало.
Кроме того, такие союзы в разных странах часто конфликтовали друг с другом. Война, особенно если она не закончилась масштабным и очевидным успехом, приводит к возникновению трений, выливающихся в публичное пространство. Например, у Стрелкова одна организация, Бородай заявил о создании другой. Ещё в прошлом году они были вместе, один – премьер-министр, другой – министр обороны, но сейчас у них совершенно разные приоритеты и структуры.
Понятно, что конфликтность между ними касается двух моментов. С одной стороны, что бывает практически после любой войны, даже победоносной, обсуждается, кто где ошибся. Сторонники Стрелкова говорят, что их оппоненты чуть было не «слили» Донецк, и только прорыв Стрелкова из Славянска спас ситуацию. А его противники утверждают, что Стрелков показал себя в Славянске неэффективным командиром, а затем допустил ряд ошибок в Донецке, поэтому украинцы вошли в Марьинку. Такие споры идут после любой войны, а здесь они ещё и актуальны, это не просто мемуары.
И второй момент – отношение к роли российской власти. Одни считают, что она ведёт себя слишком осторожно, что надо было идти дальше, начинать прямое масштабное наступление, они не понимают, почему украинцы до сих пор контролируют Мариуполь и Славянск. Такие настроения сильны не только среди тех, кто вернулся, но и среди тех, кто остался там, например, Захарченко часто говорит: «Подождите, мы всё ещё вернём». А вторая тенденция сводится к тому, что у власти есть свои соображения, не доступные простым смертным, ей надо доверять, потому что без поддержки России Донецк и Луганск всё равно обречены, и не надо конфликтовать со своим протектором. Лучше просто ждать, пока не найдётся какое-то решение, способное устроить инсургентов. Может, Украина развалится, может, что-то ещё случится.
Это два разных подхода, и если сторонники Стрелкова придерживаются варианта номер один, обвиняя власть в том, что их недостаточно поддержали, то новый союз склоняется к номеру два. Это будет гораздо более лояльная структура. Соответственно, по этому признаку между ними также начнут возникать конфликты.
Что касается политической роли этих союзов, то в мировой практике, конечно, есть опыт жизни после Первой мировой. В политике тех стран подобные союзы играли значительную роль. Но для современной России актуальнее опыт Сербии. Сербы сейчас хотят в Европу, они – кандидаты в членство в ЕС, ведут тяжёлые переговоры с Косово, у которых уже есть результаты, что очень не нравится ветеранам. И сербское общество не против того, чтобы кто-то рассказывал о том, как он воевал добровольцем, но идти голосовать за таких людей не готово. Людям кажется, что это опасно, непонятно, куда они заведут страну и что это за люди.
Также и в России. Людям интересно, и значительная часть не против того, чтобы они пришли в российскую политику, имея в виду даже не столько их персональную поддержку, сколько обновления политики в целом. «Пусть они придут, а мы посмотрим. Может быть, если будут новые фигуры, будут и новые идеи, и так далее». Но опыт свидетельствует о том, что, когда дело доходит до голосования, люди действуют осторожнее, начинают беспокоиться, что это за фигуры, не слишком ли они конфликты. И если чувствуют риск, то предпочитают голосовать за более умеренных.
Но такая благостная картинка уравновешивается двумя факторами. Один фактор — у России отсутствует европейская перспектива, соответственно, поддержка изоляционистских авторитарных сил на определённом этапе может вырасти. И второй момент, тесно связанный с предыдущим — российская экономика и социальная сфера, которые переживают сейчас трудные времена. В такие моменты у подобных людей появляется шанс. В спокойной обстановке ими интересуются, но голосовать за них не будут, а в ситуации роста турбулентности могут появиться и дополнительные возможности. На сегодняшний момент я их не вижу, сейчас общество ждёт, что ситуация в среднесрочной перспективе нормализуется. Но если этого не произойдёт, то появится шанс для самых разных радикалов, включая этих.