В обществе

Прямая речь

9 АВГУСТА 2017 г.

Алексей Макаркин, политолог, заместитель директора Центра политических технологий:

В 2011-2012 годах Удальцов был в совершенно уникальном положении. С одной стороны, на него внимательно смотрела часть левой прокоммунистической аудитории. Он был символом того, что коммунистическая идея существует и среди людей, которые устали от функционеров КПРФ. Он был молодым, резким, похожим на комсомольца 20-х годов. Конечно, живого комсомольца 20-х годов никто не видел, или видели постаревшими ветеранами. Но образ остался.

С другой стороны, интерес к Удальцову был и в противоположной среде, у либералов. Люди, которые выходили на митинги в этот период, видели, что Удальцов стоит на трибуне с Борисом Немцовым, Владимиром Рыжковым, что он отходит от ригористичных сталинистских позиций, свойственных ему ранее. То есть шла эволюция в сторону умеренности.

А сейчас для либеральной аудитории позиция Удальцова по Крыму неприемлема. Три года назад по этому вопросу прошёл большой водораздел, в результате которого Удальцов опять стал неприемлемой фигурой. Немедленно вспомнили про его взгляды, симпатии к Сталину и так далее.

Что касается «левых», то любопытно, что, когда Удальцов выходил из колонии, его не встречали соратники с красными флагами. Тут есть два фактора.

Если брать актив, то альтернативное КПРФ левое движение просто разгромлено. Кто-то уехал, кто-то ушёл из политики, кто-то конфликтует с бывшими соратниками. Удальцов там никогда не был единственным руководителем. Можно вспомнить митинг на Сахарова, в ходе которого ультралевые организовали собственное отдельное мероприятие. Там выступали ораторы, ругавшие не только власть, но и остальную оппозицию. И когда Удальцов вышел на большую общую трибуну, то левые никак не отреагировали и продолжали выступать. Для них он не был единоличным лидером, хотя и является знаковой фигурой. И теперь сложно представить в окружении Удальцова, например, Лебедева, который дал показания в суде.

Впрочем, значимы не организации, а мнение широкой прокоммунистической аудитории вообще. Эта аудитория оппозиционно настроена по отношению к власти, но при этом ее сложно назвать оппозиционным институтом. Например, спецслужбы для них — это «наши» спецслужбы. И если появляется сообщение, что Удальцов общался с Таргамадзе, то для них это сигнал. Для них вообще актуален страх предательства в своих рядах, в силу чего либеральная аудитория поверила разоблачениям меньше, чем коммунистическая.

Поэтому у Удальцова сейчас нет никакой серьёзной основы. Но он захочет вернуться в политику и, скорее всего, сможет найти каких-то симпатизантов. В этом заинтересована и власть, нуждающаяся в том, чтобы противопоставить его Навальному. Но сам Удальцов — человек идеологизированный, в противном случае он подал бы на условно-досрочное освобождение с признанием вины. И хотя он может договариваться с кем-то, имея в виду, что и Ульянов-Ленин договаривался с кем угодно во имя революции, в конечном счёте его личные взгляды играют очень большую роль. А власти сейчас с Поклонской бы разобраться. Она не захотела ограничиться тем, чтобы играть роль скромной православной верующей, всегда поддерживающей власть. С Удальцовым то же самое.

Удальцов со всеми своими проблемами может стать политиком на «левом» фланге, но сам фланг очень ослаб. Ему может дать шанс усиление протестного движения, например, если повысят пенсионный возраст. Но использует ли он такой шанс — пока непонятно.